В Институте Времени идет расследование (С иллюстра - Страница 63

Ясно… А неясно вот что: разве будущее может повлиять на прошлое? Однако тут же я сообразил, что вообще-то, конечно, не может, но как раз в данном уникальном случае это возможно, потому что включенная хронокамера связывает общим каналом два момента времени — настоящий и будущий. Она как бы одновременно существует и тут, и там. И если там, в этом загадочном будущем, пульт почему-то отключился, то он должен отключиться и здесь.

Интересно, а где ж теперь та мировая линия, на которой я все время жил? Получается так, вроде свернул я на углу не в ту сторону, пошел по новому маршруту, и не видна уже прежняя, хорошо знакомая улица, и вернуться туда нельзя, и даже крикнуть «Прощайте!» нельзя, — те, кто остался там, не услышат и не ответят. Прежний твой мир не исчез, но ты исчез из него и для него. Все осталось там по-прежнему, и камера стоит, и пульт тебя дожидается… только никогда уже не дождется.

Теоретически это понятно, а эмоции бунтуют, примитивное чувство реальности возмущается: ну как это могут существовать в одном и том же месте минимум два разных мира?! Да и не очень-то они разные — в общем, все на один манер, с некоторыми вариантами… А может, вся эта теория насчет отклоняющихся мировых линий никуда не годится? Может, изменяя реальность при переходе во времени, мы попросту аннулируем ее, эту прежнюю реальность, и заменяем другой, уже измененной? Нет, постой, как же так? Я ведь только что был в одном времени, а попал в другое. Это же ясно: там была ночь, тут — вечер. И окурков в пепельнице там не было и не могло быть: я же не курю, а Аркадий… Я бессмысленно поглядел на пепельницу. Да, но это никакое не доказательство. Я сравниваю разные точки на одной и той же линии… разно расположенные во времени, но существующие одновременно… Постой, а пульт! Почему тогда погас пульт? Нет, и это ничего не доказывает… или, вернее, доказывает, что я уже изменил реальность… Нет, не так… нет, я окончательно запутался!

И вообще, сколько можно стоять и бесплодно теоретизировать? Этим вполне можно было и там, у себя, заниматься, а здесь действовать надо! И в первую очередь надо разыскать Аркадия. Где он, в самом-то деле, слоняется!

Двигаться надо в направлении зала хронокамер, это элементарно. Какие-то дела в том районе у Аркадия определенно были…

Я решительно распахнул дверь лаборатории. Увидит меня кто — ну и пускай! Чего мне бояться? Увидят, так примут меня… за меня же! Одет я так же, постареть за три дня не успел. Никому даже и не приснится, что я Борис, да не тот.

Вдруг я вспомнил о чем-то… о чем же это? Нет… скользнуло и исчезло — не поймаешь, не удержишь. Ну, ладно…

Я выглянул в коридор — никого нет. Я осторожно прикрыл дверь лаборатории и зашагал к боковой лестнице — той самой, где недавно, часа два-три назад, но в том, прежнем мире, Нина повстречала Аркадия…

Подумать только: там опять кто-то был! И не один. Прямо не лестница, а Бродвей какой-то… Я прижался к стене, осторожно выглянул на лестницу — и тут же попятился. Внизу стояли двое.

Я изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать, о чем они говорят. Хотя особенно напрягаться и не стоило — в институте было абсолютно тихо, а узкий туннель лестницы отлично работал как рупор, донося до меня каждый звук.

Но они молчали. Стояли и молчали. Это меня совсем уж с толку сбило. Нашли тоже время и место для лирического молчания! Наконец чиркнула спичка, потом что-то затрещало. Вроде бы спичечный коробок сломали. Потом кто-то из них кашлянул, и я отчетливо услышал голос Аркадия:

— Ну что ж, пошли в зал!

— Угу, — буркнул тот, другой.

Внизу скрипнула дверь. Я крадучись спустился по лестнице. Пока ничего не прояснилось. Надо бы пробраться в зал хронокамер, понаблюдать.

Была еще одна причина, по которой мне хотелось сначала все разглядеть как следует. Я все побаивался, что наткнусь… ну, на самого себя! Ведь недаром же видели меня в институте вечером двадцатого мая! Конечно, эта история меняется с каждым моим шагом и все больше расходится с той, прежней, но не может же она сразу во всем измениться! Если загадочным гостем Аркадия был именно я — какой-то другой «я», — то мои теперешние действия вряд ли успели изменить столь существенный факт. А встречаться с самим собой и из первоисточника выяснять, какова же моя роль в этой истории, мне определенно не хотелось. То есть в случае чего никуда не денешься, конечно…

Я тихонько, на цыпочках пробежал по коридору нижнего этажа. В конце коридора была дверь с тамбуром — она выходила во двор, к эксплуатационному корпусу; я стал в тамбуре и сунул носок туфли в дверь, чтобы она оставалась чуть приоткрытой. Сквозь узкую щель я видел весь коридор и дверь зала хронокамер. Сейчас они выйдут, наверное. Уж тут-то я их разгляжу как следует: в коридоре светло…

Дверь зала медленно приоткрылась. Сердце у меня гулко стукнуло и полезло вверх, к самому горлу. Из зала вышел только один человек. И это был Аркадий.

Я отчетливо видел, как он прижмурился, — в зале, наверное, было темновато и яркий свет резанул ему глаза. Он постоял у двери, будто задумавшись о чем-то. Лицо у него было не то озабоченное, не то печальное, — нет, скорее хмурое… жесткое и хмурое.

Сердце у меня колотилось так громко, что я невольно прижал его локтем — испугался, как бы Аркадий не услышал. Теоретически я был вполне готов встретить здесь, в прошлом, живого Аркадия, — да ведь в расчете на это я и затеял всю историю с переходом. Но сейчас, когда живой Аркадий оказался в десяти шагах от меня, я еле на ногах устоял, даже за стенку уцепился, чтобы не упасть. Шестьдесят часов назад я видел Аркадия мертвым, а сейчас он как ни в чем не бывало стоял в коридоре — хмурый, злой, но живой! И сигарета, как всегда, торчит в углу рта, и глаза чуть прищурены, и смотрит он словно куда-то внутрь себя… Ну полное впечатление, что у Аркадия какой-то важный эксперимент не ладится! Вся моя злость на него пропала, мне хотелось крикнуть во весь голос: «Аркадий!» — и броситься к нему…